Дневник ссыльного поляка
Польский ученый-физик Чеслав Базан родился 6 декабря 1924 года в городе Жевоше в семье учителя рисования Эдварда Базана. Перед началом Второй мировой войны семья жила в городе Пружаны в восточной части Польши. В апреле 1941 года отец Чеслава был арестован и осужден сотрудниками органов НКВД, а 20 июня того же года его жену Брониславу и двоих детей отправили в Сибирь. Старший брат Чеслава – Станислав – успел убежать в западную часть Польши, которая была занята фашистской Германией. В 1944 году он был арестован и отправлен в концлагерь Грос Розен, который располагался недалеко от Вроцлава. В феврале 1945 года во время эвакуации лагеря Станислав погиб.
Чеслава Базана вместе с матерью и младшим братом в числе других польских ссыльных привезли в Колпашево и оставили жить под комендатурой. Вначале 17-летний юноша работал чернорабочим в артели «Кирпичник», возил на тачке глину для формовки кирпичей, выполнял разнообразную подсобную работу, на лошади подвозил воду и дрова. В начале 1943 года, после окончания трехмесячных курсов счетоводов, стал работать бухгалтером.
В сентябре 1943 года Чеслав был призван в Польскую армию. Он воевал на восточном фронте, принимал участие в освобождении Польши от немецких оккупантов. В 1947 году демобилизовался. В 1946 году из ссылки вернулись мать и младший брат, позже из Западной Беларуси нелегально к семье во Вроцлав пробрался их отец Эдвард Базан, освобожденный из мест заключения.
В 1952 году Базан окончил физико-математический факультет Вроцлавского университета и всю свою дальнейшую жизнь посвятил науке. Доктор физических наук, автор около 50 научных трудов в области физических свойств веществ в сильных магнитных полях и низких температурах. Кроме того, он является автором работ по истории ссылки поляков в Сибирь.
Все годы ссылки вел дневник, в котором подробно фиксировал происходившие с ним и близкими события, впечатления от увиденного. Рукопись дневника сохранилась и вместе с матерью автора вернулась в Польшу.
Публикуем несколько отрывков из дневника. Перевод с польского А. Гузеевой.
Восьмого целый день шел дождь. Вечером мы должны были перенести багаж в клуб, начался вывоз в колхозы; мы были в третьей группе. Поселок, в который нас высадили с парохода, называется Тогур… Выехали мы оттуда вчера на двух подводах. Приехали в Колпашево, а точнее, в «рабочий поселок» возле строящегося кирпичного завода. Дорога шла через плоскогорье, спускающееся круто вниз к реке, а дальше за рекой виднелась низменность, поросшая деревьями. Прекрасный пейзаж: поля и нестарые сосновые молодые леса. В лесу есть грибы. Сосновые шишки, на самом деле кедровые, съедобные. В лесах множество комаров и мошкары, невозможно от них отмахнуться. Ночевали мы в недостроенной сушилке кирпичного завода. Землянки стоят, похоже, 500 рублей. Сегодня нас должны распределять на разные работы. Боюсь, что нас всех отправят на кирпичный завод! Мы хотим сходить за грибами, но не знаем, можно ли. В город выходить не разрешается. Покупаем молоко за 2 рубля за литр.
Из знакомых здесь: Богдановичи, Михалевские, Покрышко. Матушка хочет поселиться с семьей Покрышко. Вчера и позавчера не было известно: или мы остаемся тут, или выезжаем.
Сегодня мы переносили высушенные кирпичи в определенное место. За тысячу сделанных кирпичей платят 9 рублей с копейками, за перевоз тысячи кирпичей – 2 руб. 50 коп. Можно жить! Делать кирпичи очень тяжело. Ну и глупые же эти люди или прикидываются таковыми (что работают за такие мизерные деньги)? Матушка была в городе. В магазинах то же, что и обычно. Купила 1 кг сахара. Суровинская хочет переехать в Тогур к брату. (Неожиданно нашелся? До этого о нем ничего не было слышно). Похоже, что вся она распухла от укусов мошки. Утром и вечером шел дождь. Наша крыша протекает, но, к счастью, не слишком сильно. Богдановичи совершенно промокли, так как находятся на краю сушилки. Не удается сходить по грибы. Заканчиваем работать в 6 часов вечера! У нас большой перерыв на обед. В это время кто хочет – ходит на работу. Подобным образом будем работать два месяца, а после этого нас должны куда-то перевезти. Местные жители тоже переселенцы-кулаки. Перевезли их в тайгу 10 лет назад.
У реки очень болотистые берега, и вообще грунт тут везде глинистый. Когда идет дождь, то сразу же везде получается болото. Все не так уж и плохо. Было бы хорошо, если бы матушка работала в столовой. Хуже с жильем. Жалеем, что взяли с собой столько вещей, а не продуктов – муки и зерна. (Не подумал, что до этого времени наверняка бы все испортилось. Вещи же прослужили еще несколько лет, и жили мы за счет того, что их продавали). Из-за того, что таскал кирпичи без рукавиц, содрал кожу на ладонях. Нужно будет в воскресенье пойти в город и купить какую-нибудь хорошую карту. Жаль, что из дома не взял атлас. Товарищи совещаются по поводу возможного побега. Каждый день покупаем молоко.
Когда будет идти дождь, не сможем спать. Хорошо, что взял резиновый плащ – он нас защитит. Тут как зимой – когда ветер начинает дуть, то это на несколько дней. Наш «домик» легонький: дощатые стены сбиты, как забор, из отдельных щитов, и их можно выставлять и приставлять. (Разместили нас временно в сушилке кирпичного завода. Это было вроде деревянной крыши, поставленной на несколько десятков столбов. Они составляли внутренний коридор с расположенными по обеим сторонам специальными камерами размером примерно 2хЗ м. Клетушки были разделены поперек жердями, прибитыми к столбам. Каждая семья занимала одну из них и обживалась, как могла. Сушилки можно было изнутри сбить, ставя деревянные щиты...)
Кто-то бренчит на абсолютно расстроенной балалайке. Кусают вши! Только и есть одна выгода, что у нас больше хлеба и супа, сегодня даже с мясом. Коллекция марок у меня с собой, но разве можно ее в таких условиях рассматривать!
Пан Ян Михалевский хочет выхлопотать жилье на 4 семьи. Наверное, дождь будет лить целую ночь? Семилетний конь тут стоит 2 тысячи pублей. Что, дешево? У нас зимой можно было купить коня действительно задарма.
Интересно, прочитаю ли когда-нибудь то, что написал. Хуже будет с написанным, так как сотрется. (Дневник писал аж до ноября обычным карандашом, и само собой в некоторых местах он стерся. Его первую часть уже после войны поправил чернилами).
<…> Сегодня мы были в городе. Он широко раскинулся и получил свой статус недавно. Улицы очень широкие, не мощеные, с газонами по обе стороны. На газонах трава и «дикий» кустарник. Тротуары деревянные, как и в Пружанах на улице Млынарской, только шире. Много школ и магазинов. На всех учреждениях висят флаги с боевыми лозунгами. Лозунг дня: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами» <…> Как оказалось, город целиком мы не обошли. Не были мы в музее и в книжном магазине, на почте, может быть, есть какие-нибудь интересные марки. Не смог купить карту, так как магазин «когиз» был закрыт. Купил местную газету «Советский север». Основные бои 10 и 11 июля шли на направлениях: Островском и Новгород-Волынском. Неужели немцы уже не продвигаются? Иногда боюсь, что у них не хватит достаточно сил, чтобы дойти до Урала. Что тогда будет?
Исходя из военного положения, у нас был день, когда мы должны работать до полудня, хотя и в выходной, но часть людей открутилась, в том числе и я. Мы купили конфет и сахара. Конфеты хорошие, облиты шоколадом, по 18.30 рублей за килограмм. Забыл о самом главном! Мы переехали вчера в дом! Это государственное здание, мастерская, называемая «хомутней». Сколько будем платить – пока неизвестно. Может, ничего?
Тут нас 14 человек, то есть 4 семьи: мы, Михалевские, Поздняковы, Кузьмицкая с сыном. Живем все в одной комнате, в углу которой стоит кухонный стол. Жилье находится над речной долиной. Эта река не Обь, а только какой-то приток, а Обь протекает за ним. Сейчас нас будут гонять на работу, ссылаясь на войну. А потом напишут, что трудились мы добровольно и по своей инициативе работали по 10 часов и выполняли 200 % нормы. Народ тут чистый, и, похоже, в землянках очень чисто. Вдоль крутого берега над рекой видно целую вереницу землянок. Они наполовину в земле и ею же засыпаны сверху. Интересно, сыро ли там во время разливов? Тут же готовятся к сбору ягод. В огородах нет цветов, только в окнах видно герань и петунью.
Ну, эта старая К., стервозная баба, вечно с гримасой на лице, как будто она выпила уксус. Обращаешься к ней по-польски, она отвечает по-русски. Наиболее дружелюбен здесь старый пан Михалевский, который всем помогает и вообще радеет за порядок. Этот его несносный внук постоянно делает все наоборот, хотя дед бьет его ремнем (довольно легко). В доме много гигантских клопов.
Комары так покусали мои руки, что они целиком в волдырях, воспалены и зудятся.
Наше меню следующее: утром – молоко, хлеб, в обед – суп, на ужин – чай, хлеб. Перед нашим домом стоит так много разных механизмов, которые достаточно было очистить, а их никто не налаживает. Стыдно. Думаю – из чего бы тут сделать шахматы.
От этих кирпичей поободрал кожу на руках и болят мышцы. Не знаю, как буду завтра работать...
Матушка больна, у нее температура. Должна была завтра пойти на работу, но не пойдет. От часов отломилось «то», чем заводят. Может быть, удастся наладить. Все в доме лежат, отдыхают. Интересно, где папочка? Может, у немцев? Хоть бы, хоть бы! (Угадал.) Если Советы выиграют войну, то мы не вернемся на родину. Наверное, будет революция, но тут о революции речи быть не может. Все люди такие пассивные, что не способны хотя бы на какое-то движение. Революция может быть тогда, когда немцы выиграют и когда совсем нечего будет есть, когда власть развалится. И если бы с другой стороны Япония...
Нечего делать, нет никаких книжек. Нужно было бы купить марки, это единственная отрада.
Мошка, несмотря на мороз, не отступала и искусала так, что у меня до сих пор остались следы. Нам должны были давать нормальное питание, а давали только сухари, протухшую рыбу и лук и однажды – 100 г масла. Ягод мы съели столько, что язык заболел <…> Неожиданно 5 или 6 сентября вечером приезжает бригадир Устюгов с распоряжением о том, чтобы нас как можно быстрее доставить назад. Сразу начались догадки, что, наверное, будут выплачивать полякам деньги и что выезжаем обратно. Двинулись мы сразу, в этот же день или на следующий. Первый день мы шли пешком в быстром темпе, около 40 км. Раньше той дорогой мы ходили по ягоды и тратили около трех дней. Как никогда уставшие, вечером мы добрались до какого-то колхоза или молочной фермы на Оби, где нас накормили, и упали замертво спать в какой-то избе.
На следующий день пароходом мы вернулись в Колпашево. Оказалось, нам заменили постановление: «20 лет» на «можно перемещаться по всей территории CCCP». Проще говоря – амнистия! Было это 4 сентября в 8-00. Матушка купила картошки и масла. Она сшила мне куртку-фуфайку. Ватные штаны и куртки – это была традиционная одежда местных жителей. После войны они распространились и у нас. У нас новый бригадир, какой-то калека.
Кое-кто из женщин – Покрышко, Богданович – сбежали с работы, и их вызывали в сельсовет. Сегодня мы отправили прошение в посольство в Москве о предоставлении нам польского гражданства. В городе повсюду тишина, так как прошла мобилизация в армию. Несколько семей переведены из сарая в барак. Наконец-то купил географический атлас. Альбом для марок стоит 22 рубля.
Воскресенье. Из-за амнистии никто из поляков на работу не пошел, кроме комсомолки Нины П. Вообще, сейчас работа тут идет кое- как. Бригадир не может двигаться, калека, и вдобавок ничего не знает. Каждый делает что хочет. Правда, не хотел бы я быть на месте этого бригадира! Он много перенес: парализован на один бок и страдает эпилепсией. <…> Матушка заработала за этот месяц очень много – аж 120 рублей. Новости с фронта: немцы заняли 1.09. Днепропетровск, а 12.09. – Чернигов. 10.09. Молотов принял посла Болгарии Стамерова и заявил ему, что позиция Болгарии противоречит дружественным соглашениям.
Мы нагружали и разгружали баржу без остановок 24 чaca. Человек после такой работы чувствует себя разбитым. А вдобавок после обеда позвали копать картофель. Мы должны были перейти на новое место жительства, но как-то до сих пор не нашлось для нас места. Перешли только Ковальчики и Шпаки. Снова проводится «чистка». Берут в армию уже спецпереселенцев, тех, которые пробыли здесь 11 лет, бывших кулаков. Везде плачут, в «Кирпичнике» остается только двое мужчин. Забирают много людей, но, полагаю, что на работы. Думаю, что таких людей на фронт не пустят – сразу бы удрали. Но здесь мои предположения оказались в основе своей неправильные.
К вопросу о нашем выезде: Мицкевич, вероятно, отправил Конецкому, который должен был к нам приехать, cooбщение. Его просят подождать побывавшего у нас военного со сведениями, что нас не выпускают. Конецкий должен на днях приехать и забрать с собой, насколько это возможно, наших. И тут встает важная проблема: на человека можно будет взять только 16 кг багажа. На нас троих получается 48 кг. Итак, следовало бы взять с собой самые лучшие вещи, а оставшиеся распродать. А если нас не вывезут, то не нужно продавать, так как позднее лучше поменять их на продукты. Так плохо – и так не лучше. Возник инцидент с Саутычевой. Во-первых, при заработке около 1000 руб. она не подписала займа, а это повод для зацепки. Хотели осудить ее за то, что присвоила себе какие-то тряпки (видимо, работала в прачечной или швейной мастерской) и 25 % налогов в течение 4 мес. На это она вообще не вышла на работу. Так как она причинила большой ущерб артели, об этом деле узнал НКВД. Приказали ей выйти на работу, в противном случае пригрозили выслать на принудительные работы. У Саутычевой, которая и так к этому времени страдала болезнью сердца, случился инфаркт, и ей должны делать операцию. Еще одна жертва судьбы!
Уже июнь, а ведь мы должны были выехать в мае первым пароходом. Вешек ходит в польскую школу. Учит Сурвинская, 2 часа в день. Мы живем ужe в красном уголке. (Это деревянный дом из 2-х половин, расположенный недалеко от конторы «Кирпичника» и предназначенный для политической пропаганды, местопребывания партийной, комсомольской организации и т.п. Использовался временно для жилья из-за нехватки свободных помещений).
Теснимся вшестером с семьей Покрышко в одной проходной комнате размером 2х5 м. Вторую комнату заняла русская семья Глуховых. Другим, заслуженным, дали отдельные помещения, а остальные пускай теснятся – Шпаки, Ковальчики. Xуже всех устроились Кудрявцевы. Им сказали перейти «под контору», то есть на первый этаж 2-этажного здания, верх которого занимала контора «Кирпичника». Но там уже жили Ольшкевич с Бондаренко. Пускай поляки pугаются между собой и выгоняют друг друга. Сами затеяли, а ведь знали, что расплачиваться за все им придется. Начался скандал. Пришел милиционер и сказал, чтобы шили в саму контору! Бедные, все время просидели во дворе и только ночью вернулись обратно в ясли.
Сейчас я вожу глину. Не так страшен черт, как его малюют! Правда, вожу я только для 4-х формовщиц. В нашем новом жилье кухня – общая с Глуховыми. Кроме того, у нас проходная комната. А они поздно ложатся спать и рано встают, так что мы должны к ним приспосабливаться. Целый день работает радио. Плохие дела с топливом, так как дрова нужно носить издалека (предыдущее жилье – ясли – были недалеко от леса). Живем возле конторы, но не можем пользоваться добром артели (то есть подбирать древесину, валяющуюся по всей территории). Всех мужчин от 18 до 60 лет переписывают для армии (или на работы?). Продал свой альбом марок за 50 руб. Здорово, да? Даже не предполагал, что оставлю в Сибири память о ceбe. Не знаю, придется ли продать все марки. Это было бы ужасно. Работа 10 лет жизни пошла бы «коту под хвост». Альбома не жалко, поскольку мне его все равно подарили, а марки! Уже тут вложил в них не меньше 40 руб. Зернышко к зернышку...
Покрышко нашла свою сестру, просматривая список в газете. С низовьев Оби приехал представитель тамошних поляков, человек энергичный. Едет дальше в Новосибирск. Просили его об участии в нашем деле. Там, ниже Колпашева, получают по 50 pублей помощи на человека, обувь, одежду, спички и все, что нео6ходимо, Но он для этого тоже старается. Евпавлова выехала с дочерью в Томск, должны отдать ее в больницу. У Саутычевой, вероятнее всего, рак, ей будут делать операцию.
Напало на меня какое-то желание писать. Думаю, можно было бы написать книгу. Не повесть, а просто очерки о нашем неожиданном путешествии <…> В Тогуре утопился польский мальчик.
Мы копаем землю под капусту, будем «настоящими сибиряками». Но то же самое делают другие. Пани П. перестала с нами разговаривать, потому что мы не даем ей ничего взаймы без возврата. Она переключилась на Саутычевых и тянет из них, как может. То молоко, то хлеб, то еще что-нибудь. Интересно, когда и они все поймут? И удается же ей не работать, а хлеб получать в двух местах. То пособие, то что-нибудь продаст, то возьмет что-нибудь у кого-нибудь – и так без конца. A планы у нее меняются сто раз в день!
Cнoвa много новостей: 26 мая между Англией и СССР подписано 20-летнее соглашение о взаимной помощи во время войны и невмешательстве во внутреннюю политику; Мицкевич 11 мая уехал в Новосибирск; Конецкий где-то недалеко. Пришло распоряжение переписать сирот и полусирот до 16 лет, будут вывозиться в Индию. Покрышко получила предложение (от кого?) выехать в Новосибирск, но одной ей ехать не хочется, а составить ей компанию желающих нет.
В прошлом месяце я заработал 102 руб. Много, да? Сегодня страшная жара и вдобавок сухой ветер. Матушка продала клеенчатый плащ за 400 рублей и купила масла, меда и картошки
Сейчас каждый день покупаем литр молока – в месяц 240 рублей! Я почему-то простыл, чувствую себя как-то глупо! Сижу дома. Ни Мицкевич, ни Конецкий еще не приехали. Вчера было холодно, ветер и дождь – совсем осенняя погода. И подумать только, что у нас уже дозревает пшеница, а тут еще сеют. Картошка еще не везде взошла. Необходимо немного написать о здешних жителях. Они делятся на три класса.
1. Партийные – это самые большие шишки. Они имеют свои столовые, магазины, получают много денег. К ним относятся: учителя, сотрудники НКВД, начальники и т.п. Они имеют свободу передвижения.
2. Местные – это старожилы, царские переселенцы. Обычно это верующие люди.
3. Спецпереселенцы – это люди разных национальностей, бывшие «кулаки» и «помещики». Они в худшем положении. У них нет паспортов, и они не могут менять место жительства и работы. Они являются, проще говоря, париями – самой низшей кастой, и занимаются, как правило, самыми тяжелыми работами.
Так повелось, что даже жениться между собой «старожилы» и «спецы» не могут, так как в этом случае произойдет деклассация. Некоторые из них должны ходить отмечаться в милицию. В армию или на наемную работу их стали брать совсем недавно. Они недовольные и ворчат на советскую власть, а вообще, подлизываются, как затравленные псы. Они находятся на других правах, нежели свободные люди. Не могут вступать в партию. Различные ограничения свобод распространяются и на их детей.
Нормальных браков тут нет. Идет парень с девушкой в ЗАГС и регистрируются. Делает ей ребенка. Потом, если eго все устраивает – остается, а если нет – разводится. Имущество супруги делят между собой, а ребенка берет либо она (с алиментами), либо он. Потом опять, если захочет, может соединиться с другой – хоть на месяц. Хуже всего при этом ребенку, т.к. он зачастую оказывается заброшенным <…> Иногда снова бывший муж приходит к своей первой жене – такой случай был в «Кирпичнике». Вот такие парадоксы. Вообще, парень там, где ему лучше и где больше «любовь». Как тут может существовать семья, когда дети живут без родителей, а жена – «старая дева»? Но здесь на это не смотрят. И если ей удастся, то она найдет себе другого «мужа», хотя бы на одну ночь. Я имел критический взгляд на институт гражданского брака и считал брак, заключенный в костеле, наиболее значимым.
Выезд не удался! Мы должны были выехать сегодня, но из-за того, что я не сдал кассу, остался до 10 сентября. Мне это неприятно, но что поделаешь? Сегодня будут отправлять в армию первую партию поляков. Мы – следующая очередь – может быть, еще их догоним. Я зол на директора, так как это из-за него я не передал кассу. С другой стороны, это, может быть, и к лучшему – заготовлю еще немного дров для печи. Другое дело, что мы не должны были разлучаться с Янкой Покрышко (была тоже призвана), но еще посмотрим. По крайней мере, это желание не мое, а пани Покрышко, Игнатий Бурм тоже отложил свой отъезд, чтобы поехать вместе со мной. Это мне нравится – друг! <…> Хвостовский не едет, и вообще, наших осталось еще много – 14 человек. Наверняка еще будет следующий набор. Только молодежи окажется не много, самый «цвет» уехал
Сейчас дни будут тянуться медленно – целых три дня... А ведь еще даже один не прошел. Эта отсрочка имеет и положительную сторону – возьму сейчас больше хлеба в дорогу, а то его у меня было мало. Нет худа без добра. Может быть, мы не будем долго воевать? Провожают нас очень торжественно, относятся доброжелательно, дают в дорогу денег и продукты. Янка тоже поедет сегодня-завтра. Я должен распланировать дни так, чтобы они казались как можно короче. Кажется, нас должны везти в Москву. Там местопребывания Союза польских патриотов. Там будут приветствие и мобилизационная комиссия. Может быть, даже отошлют обратно?
Никогда не подозревал, что пойду в эту «проклятую» армию Василевской. Однако все это произошло достаточно неожиданно. 31 августа мы были на медицинской комиссии, и я предполагал, что нас возьмут между 10-м и 19-м. Я даже переживал, что так поздно. Мне хотелось, чтобы это было скорее – и вот тебе на, слово стало делом. Только бы быстрее прошли эти 3 дня!!! Помню до сегодняшнего дня медицинский осмотр: в комнате очередь голых людей выстроилась перед комиссией, в которой сидели несколько женщин. Я был в замешательстве. Несмотря на двухлетнее пребывание в этих местах не ко всему еще я оказался привычен. И еще одна зарисовка из работы призывной комиссии. Офицер, просматривавший мои документы, понял, что я не закончил среднюю школу. И сказал: «Отправим Вас в офицерскую школу». На что я с сомнением обратил его внимание на свое плохое зрение. Он на это: «Ничего, дадим очки – и все будет xopошо». Первая часть его прогноза сбылась через год, а очки я купил себе только в 1945 году в Катовицах. Их отсутствие не давало мне поблажек в военной службе.
Сегодня маршировали перед нами новобранцы 1926 года рождения. Мужики ростом один метр, ниже винтовки. Наши, хотя и нетренированные, промаршировали с первого раза, как старые вояки.
Прочту ли я когда-нибудь это? На этом кончается часть дневника, посвященная пребыванию в Нарымском крае. Я начинал свой обратный путь на Родину! Это была oгромная радость, о которой не имеют понятия современные молодые люди. Даже те, которые живут сейчас за границей, находятся в совершенно иной ситуации и не чувствуют так разлуки с Родиной.
Мы выехали из Колпашева 10 сентября, около полудня, хотя готовы были к отъезду уже за день до того. Haс задержал пароход, который должен был прибыть только в три часа ночи. Мы разошлись на отдых к знакомым, жившим неподалеку от пристани. Каждый из нас нес на спине толстый мешок с едой и одеждой. Я провел эту ночь у пани Дзюбановской из Пружан, хорошей знакомой моей матушки. Наверное, она была по профессии поваром, поскольку всегда прекрасно готовила. Да и полнота у нее была соответствующая. Я вспоминаю о ней с благодарностью за тот последний ночлег.
Дневник я вел и дальше, но уже в другой записной книжке, и дорогу до своей земли опишу при другом случае. Я воевал в армии Войска польского и домой вернулся в июле 1944 года целым и невредимым. Чему же меня научило 2-летнее пребывание в Колпашеве? Я познакомился с жизнью простых советских людей и со многими из них подружился. Удивляли меня их стойкость в преодолении трудностей жизни, то, как они выносили тяготы войны и строят, несмотря на мое критическое к этому отношение, социализм. Ссылка потрясла меня насильственным переходом от размеренного существования школьника к бурной жизни взрослых людей. От роли подопечного – к роли кормильца семьи. При этом оказалось, что прекрасные идеи добра, справедливости, уважения и тому подобное, которые прививали нам литература, семья и школа, в реальной жизни применяются и реализуются очень редко. Это стало основой моего скептицизма и частичной переоценки ценностей.
Прежде всего, я познал на собственном опыте, что человеку для жизни требуется совсем не много еды, одежды и какой-нибудь крыши над головой. Я научился довольствоваться тем, что есть, и до сегодняшнего дня смотрю на людей, гоняющихся за тряпками или отдающихся утехам своего желудка, с иронией, а может быть и с презрением. Оказалось, что главная потребность человека – он должен есть! Мысль является естественным продуктом человеческого бытия, но это бытие должно быть гарантировано куском хлеба.
Физическая работа является человеческой необходимостью. Она основа не только благосостояния, но и жизни. И должна существовать, соответственно истолковываться и оплачиваться. Мысль является единственной способностью человека, которой его нельзя лишить: все остальное можно отобрать.
И еще один вывод: если ты мог тяжко работать на чужбине – будешь, не сетуя, работать для Родины!
Чеслав Базан с 1985 на пенсии, с 1946 живет во Вроцлаве.
С начала 1990-х состоит членом Вроцлавского отделения национального польского союза «Сибиряков». В течение более десяти лет занимался сбором воспоминаний поляков, находившихся в ссылке в 1940-е годы в Нарымском крае, с 1992 находится в сотрудничестве и переписке с сооснователем Мемориального музеея В.А. Ханевичем.
Полную информацию, фотографии, документы, связанные с Чеславом Базаном можно посмотреть в карточке «Чеслав Эдвардович Базан» Томского мартиролога.
«Колпашево. 1941-1943 гг. (Фрагменты книжки ссыльного поляка)». Дневниковые записи по датам с 10.07.1941г. по 9.09.1943г. Машинопись. На польском языке, 201 л. Илл. PDF.
Частично в русском переводе опубликован в историко-краеведческом альманахе «Земля Колпашевская» Томск : Издательство Томского университета, 2000. — 596 с.
Фрагменты дневника публиковались в 2020 году в рамках совместного проекта «XX век. Очевидцы».